Храм аполлона в дельфах
Из существовавших сокровищниц в настоящее время восстановлена афинская. От источника шла дорога, ведущая к теменосу, на котором располагался храм Аполлона и оракул. Впервые опубликован в сборнике: Балканские чтения—4. Когда-то колонны и перекладины храма Аполлона были покрыты тонкой штукатуркой и расписаны яркими натуральными красками. Дельфы рус.
Ты еси, сказанное человеку, тоже не предикат в ряду прочих, — ты пылинка, ты мгла, ты ничто, ты существуешь, — а собственное имя. Человек тоже ecu , бытие. Если Бог бытие, то и человек вдруг видит себя тоже Богом, посвящается в царское достоинство.
Крестное Любови откровенье! Отворенье царственных Дверей!.. Миг — и в небеси Слышу, «ты еси» — И висит на древе Царь царей. Царь царей — первочеловек Христос, небесный Адам, начало всех людей. Как же так?
Да, «в пустоте виси, соревнуя солнцу», прозвучавшее в ответ на человеческое самоотдание Богу, было воздвижением первого Адама, Царя царей, и лишь потом оно коснется того царя, которым становится через божественный подарок каждый человек. Бытие, которое Иванов называет алмаз и клад, самое драгоценное и просто единственное, что есть в человеке, всё его существо, кроме которого ничто, мгла и пыль, это первочеловек Адам.
Ему сказано первое «ты еси» и только через него каждому человеку, поскольку человеческое в каждом человеке это и есть Адам. На отдание себя человеком Богу свыше отвечено посыланием Христа, Царя царей, который сияет в человеке как сокровенная его суть, Эмпирей, алмаз, драгоценный клад.
Особенность гностических систем в том, что восхождения, преодоления, стяжания, обретения, победы, торжества случаются не однократно, а варьируются, повторяются на разных ступенях невидимого пути в новых порождениях сущностей, в развертывающихся зонах, которые размножаются неостановимо, так, что для пояснения одного круга событий привлекается другой, без конца.
Оправдано ли западное название нашей религиозной философии, «русский гнозис», это вопрос для особого разбора, но черту почти навязчивого повторения мистических свершений мы у Иванова видим. Едва полученное человеком божественное «ты еси» оказывается получено пока не им вот этим, а Всечеловеком, и теперь необходимо второе постижение, очередное свершение: как тогда произошло соединение перво человека с божественным бытием, так теперь предстоит соединение каждого с Адамом, своей собственной сутью.
Адам в каждом суть каждого, но невидим как зарытый клад, в свою очередь «темный», как был до откровения бытия темен и сам человек.
Адам откроется поэтому вовсе не каждому: Вверен всем алмаз сыновний, Вспыхнет каждому в свой час В том из нас, Кто всех ближе, всех любовней. Лишь в подвале погребен, Темен он. В каждом таинственно целен, Он один в тебе навек, Человек, Божий сын, — и неразделен Божий сын Адам, бытийное равенство Отцу, неделим и нераздельно составляет существо человека, только человек держит его по своей темноте в «подвале».
Чтобы высвободить в себе Адама, человек должен свергнуть тюремщика, который держит подлинного Царя, каким в конечном счете тайно оказывается каждый человек, взаперти, под спудом. Надо свергнуть самозваного хозяина. Он ограниченный индивид, ложное Я. На место самозваного должно прийти подлинное Я.
Истинное Я в человеке — это его богосыновство. Что же получается. У Плутарха и Иванова одинаково Бог и человек ведут между собой разговор. Разница однако в диаметральной противоположности происходящего. У Плутарха человек признает Бога, называет его верховным именем бытия. У Иванова человек делает то же, но главное событие в другом, чего у Плутарха нет и не могло быть: Бог признает в человеке бытие, утверждает человека.
На первый взгляд что тут от Ницше?
Для опрокидывателя платонизма Бог проекция человека, создание его творчества. У Иванова как будто бы прямо наоборот, человек создание Бога, Бог возводит человека из пылинки, из ничтожества к царству. На первый взгляд вовсе не Бог проекция человека, а тогда уж скорее человек проекция Бога. Творец сначала дает человеку бытие, потом царство, когда существом человека оказывается вторая божественная ипостась, новый Адам. Но мы видим, как весь интерес Иванова сосредоточивается на том, как Бог обеспечивает человеку бытие и царство.
Не меньше чем у Ницше, только не прямым, а косвенным шагом Бог у Иванова служебен по отношению к человеку. Он не объявлен проекцией человека, открыто — нет.
Он однако всё равно в своем новом неожиданном акте делает всё для человека, на благо человека, придан личности для ее самоутверждения. Он та печать, которую бывшая пылинка ставит на себе, как если бы такое было возможно, для своей царственной легитимации.
Мистический диалог из поэмы Вячеслава Ивановича Иванова «Человек» нашему сегодняшнему опыту не соответствует. Мы не слышим, чтобы Бог к нам обращался, ободряя нас и вручая нам удостоверение личности: ты еси, ты доподлинно есть, ты само же бытие тоже как я в каком-то смысле.
Что такие вещи вообще возможны и поэт на своей орлиной высоте «соревнуя солнцу и орлу» именно так испытывает и переживает, мы должны допустить: где-то всё так, и поэту-мистагогу, водителю по таинствам, должны быть ведомы карты, маршруты, места встреч, обряды посвящений, восхождения, откровения, ступени мистической иерархии.
Однако сам Иванов в Римском дневнике в конце второй мировой войны писал о таком себе в прошлом: К неофитам у порога Я вещал за мистагога. Покаянья плод творю: Просторечьем говорю. Правда, поэма «Человек» осталась, поэт ее не отменял. Тогда, в м, еще в начале первой мировой войны, он говорил как инженер духа, проводник в невидимом странствии. Но уже и к концу той войны в нем всё изменилось.
Человек стал другим. Тем более мы сейчас прочно забыли, что испытывал довоенный поэт. Мы вообще сейчас меньше готовы прислушиваться, когда нас учат делать то и то.
Не то что мы стали циники и ничему не верим, а следовало бы. Дело в другом: мы убедились много раз на очень подробном, многократном, на самом доходчивом опыте, что с любыми человеческими предприятиями и начинаниями всё обстоит не очень хорошо; что похоже вообще человек стоит под большим вопросом. С человеком что-то не так. Поэма года продолжала и торжественно закругляла давние мысли Иванова. Уже весной го в статье «Ты еси» Иванов писал, в чем собственно проблема.
Иванов цитирует из своего более раннего сборника «Прозрачность. Вторая книга лирики», г. Чтобы развернуть у Иванова эту тему человеческой жизни как становления, которое всегда только еще начинается и никогда не формируется в полное сущее, нужно было бы вчитаться в Ницше, а это тема для другого разбора.
Тогда, заявляя тезис Fio, ergo поп sum, Иванов спрашивал: Где я? По себе я Возалкал! Я — на дне своих зеркал. Я — пред ликом чародея Ряд встающих двойников, Бег предлунных облаков.
Неведомый чародей ворожит и колдует и силой колдовства перед его взором плывут как туманы двоящиеся образы, длинная вереница, словно в поставленных друг против друга зеркалах, причем каждый расслаивается на доброго и злого, прекрасного и безобразного. Это всё один человек, который раньше думал, что он целый и может собравшись собой распорядиться, а теперь распался на такое множество и уже потерял себя, ищет, где я, где я.
Вспоминая эти свои стихи года в статье «Ты еси» года, Иванов комментирует себя: «Этот стих, который не был бы понятен в прежние времена никому кроме людей исключительной и внутрь устремленной созерцательности, выражает едва ли не общеиспытанный психологический факт в ту эпоху, когда наука не знает более, что такое Я как постоянная величина в потоке сознания» [ 2 ].
Не одна наука, а вообще никто не знает. И в поэме «Человек» Иванов поэтому обращается не к науке и вообще ни к чему человеческому, а к Богу, чтобы узнать, как обстоит дело с Я. Потерянный, человек у храма божества сказал Богу, зная себя ничтожеством: ты ecu , и неожиданно для себя услышал в ответ от Бога то же самое. Мы теперь не находим в себе и вокруг себя ничего похожего на такой опыт. Чтобы однако не оставаться просто чуждыми тому, о чем говорит Иванов в своей мелопее, попробуем сформулировать это отсутствие у себя опыта божественного удостоверения в вопросах.
Первое, что само собой приходится спросить: не следовало ли человеку искать себя там же, где он себя потерял. Он растерялся в самом себе, не нашел себя в мире и потерянный обратился к Богу из своего ничтожества, из небытия, каким оказался. Бог не сделал его ничто чем-то, подарив человеку растерянное им содержание. Слова Бога «В пустоте виси! Он не сущее, а «просто» бытие, подобно тому как мир это белый свет, сам не вещь, а дает видеть вещи.
Теперь мы прочитываем строку Иванова с ударениями на обоих словах, «в пустоте виси», и имеем право так делать, потому что поэту не позволяется диктовать, какой смысл надо придать его словам. Они должны работать во всех смыслах. Бросая слово, поэт подставляет его так, как сам не видит, идет на риск, что его прочитают как он сам не догадается. Сказав, он отступает в сторону, не может уже управлять своим созданием, оно живет или гибнет само.
Независимо от того, чего хотел или не хотел Иванов, о чем он думал и о чем нет, мы прочитываем его строку так сказать во все стороны и понимаем как она понимается. В пустоте какое Я? Кого замещают эти местоимения? Откуда собственно они появились? Ведь к Богу подходило ничто. Бог не занялся превращением ничто в нечто, пустота открыла только возможность, бытие еще не видно чему подарено, получатель может думать о себе разное, но со стороны дарящего он пока еще только задача.
Как не о чем по сути было говорить до дара, так после дара в пустоте не возникло ничего кроме подаренного, а о нем в лучшем случае можно сказать только что оно есть. Что оно есть? Мы должны разобраться, откуда взялось ты , что оно вмещает. Удостоверение было выдавать некому, печать бытия было ставить собственно некуда. Человек сам это понимал. Ведь не диалектической хитростью было, когда подошедший к храму сказал Богу: Сущий — Ты!
Ты грядешь: пылинкою дорожной Прилипаю к Твоему жезлу. Неужели человек лукавил насчет своей малости? Правда, человеческая культура началась с подобного обмана. Когда Прометей, который был на стороне человека против олимпийцев, делил с Зевсом быка, как положено после жертвоприношения, то хитроумно самые негодные части туши покрыл блестящим жиром, а лучшие наоборот негодными потрохами и предложил Зевсу: выбирай сам.
Зевс простодушно выбрал то, что выглядело лучшей частью, и оказался жестоко обманут. Человек в поэме Иванова повторяет ту же хитрость? Так исчезающе малая величина или всё-таки Я, в котором Бог узнает почти равного?
Тогда зачем образу Божию еще свидетельство о бытии сверх того, что с самого начала уже было? Откуда взялось Я? Бог ведь его не создавал, во всяком случае в Библии об этом нет. Он не создавал и личность. Сотворен был человек.
Об этом узнали жрецы, прогнали пастуха, а над расщелиной построили богатейший храм древнего мира. На несколько веков он стал для многих людей одной из главных причин для того, чтобы совершить путешествие в Грецию к Пупу Земли. Прорицалище этого храма Аполлона назвали Дельфийским оракулом. Паломники приходили туда пешком за сотни километров и выстраивались в гигантские очереди, чтобы получить предсказания будущего.
Сначала это случалось всего раз в год, на день рождения Аполлона. Потом предсказания стали ежедневным аттракционом. В те дни торговцы оккупировали площадь перед храмом. Вот, как это место выглядит сегодня, почти три тысячи лет спустя. Дельфийский оракул около трёх тысяч лет назад был главным прорицалищем эллинского мира. Пифия вдыхала пары галлюциногенного газа и делала предсказания, которые можно было интерпретировать по-разному.
Предсказания для местных и тех, кто совершил путешествие в Грецию, делала одурманенная специальным образом жрица Пифия. В переводе с древнегреческого, слово «пифия» означает зловредное, дьявольское воздействие. Главные жрецы, в отличие от неё, не подвергали своё здоровье риску. Зато в стихотворной форме интерпретировали удобным им образом данные девушкой в наркотическом бреду пророчества. Дельфийский оракул три тысячи лет назад — как сегодня центральное телевидение: владеет умами простых людей, направляя их, куда выгодно.
Предсказания предварялись ритуалами. Сначала выбранная жрецами Пифия опрыскивала козла водой. Если животное дрожало, делали вывод, что Аполлон готов давать советы.
Козла убивали ему в жертву. Потом Пифия ничего не ела, ни с кем не разговаривала и омывалась в священном источнике три дня подряд. Затем она усаживалась на треножник в том месте, где из расщелины действительно выходил дурманящий природный газ. Она жевала листья лаврового дерева, запивая их священной водой. Пифия впадала в транс и к ней запускали первых паломников, которым она в бреду давала свои странные предсказания.
Предсказания сбывались. Например, царь Крёз Лидийский совершил путешествие в Грецию и преподнёс Дельфам статую льва из чистого золота. Затем он спросил у Пифии, стоит ли ему нападать на Персию.
Вдохновлённый Крёз пошёл войной, но разрушено было его великое царство — Лидия. Жрецы специально интерпретировали некоторые предсказания неоднозначным образом. Во-первых, чтобы снять с себя ответственность. Во-вторых, чтобы у человека оставалась свобода воли для принятия собственных решений. Кстати, полулегендарный баснописец Эзоп критиковал жрецов Дельфийского оракула за ложь, коррупцию и роскошества. Говорят, за это его сбросили со скалы. Храм Аполлона окончательно закрыли в году. Потом его руины оказались погребены под культурным слоем, а на них выросли жилые дома.
Чтобы начать раскопки в году, людей оттуда пришлось переселить. Кстати, археологические раскопки начались до того, как жителям снесённой деревни заплатили за выселение. Они организовали протест, который, впрочем, быстро разогнала греческая полиция. Сегодня археологический заповедник в Дельфах в Греции снова манят толпы людей со всего мира — путешественников и любителей истории.
Я тоже оказалась среди них — спасибо за приглашение Греческой национальной туристической организации.
